Экологическая работа, арктические экспедиции, чай с принцем Филиппом — “часть моей жизни, связанная с природой, удалась”. А дальше еще интереснее — почему люди приходят в благотворительность и как привести туда бизнес.
О работе в сфере экологии и помощи тяжелобольным детям поговорили с Фаиной Захаровой — президентом благотворительного фонда “Линия жизни” и основательницей Всемирного фонда дикой природы (WWF) в России.
— Почему вы начали свой путь с охраны природы?
Моя мама окончила кафедру арктических стран. Она занималась полярными климатическими зонами и всю жизнь преподавала в школе географию. Мне было совершенно понятно, что моя жизнь будет связана с этим предметом. И хотя я никогда до этого с палатками не путешествовала, не участвовала в экспедициях, все было очень спокойно. Я поступила на географический факультет в Ленинский педагогический институт. Факультет у меня был с профильным английским языком. Когда начались международные проекты, знание английского мне очень помогло.
Так получилось, что моя профессиональная жизнь разделена на 15-летние этапы. Сначала я работала в Научно-исследовательском институте охраны окружающей среды и занималась координацией деятельности заповедников и национальных парков. Я бесконечно счастливый человек! Столько заповедников и национальных парков нашей страны, и в то время еще Советского Союза, наверное, мало кто посетил. Посетил, посмотрел, прожил, прочувствовал! Моя работа заключалась в том, что я приезжала в тот или иной заповедник, аудировала, как сейчас говорят, работу научных сотрудников, смотрела, насколько она эффективна. Я создала карту своих поездок, у меня получилось 53 страны и практически все регионы России. На Чукотке была, на Камчатке была – часть моей жизни, связанная с природой, удалась.
«Арктика, минус 35-38 градусов – невероятное, самое счастливое время»
Потом в 90-е годы к нам в страну начали приходить международные организации. И поскольку я занималась международной программой и программой, и в частности программой связанной с белыми медведями – я провела три месяца на острове Врангеля в 1991 году. У нас была международная экспедиция из 12 человек: американцы, канадцы и российские ученые.
Это был 1991 год, и впервые в высоких широтах была английская речь, впервые иностранным ученым разрешили приехать в высокую Арктику.
Мы работали на острове Врангеля, каждый день летали на вертолетах, искали белых медведиц. Мы обездвиживали их ровно на 20 минут, выскакивали командой, у каждого была своя задача. Моя зона ответственности – медвежата. Мы брали кровь, отрезали кусочек шерсти, вырывали зуб, взвешивали, измеряли. Многие моменты о состоянии популяции можно понять по этим параметрам. И бежали обратно в вертолет, потому что ровно через 20 минут медведица вставала и начинала активно за нами бежать. Арктика, минус 35-38 градусов – самое счастливое время. Трудно себе представить, но это невероятная ледяная красота. Лед белый, матовый, как раковина, мощные дикие животные – это очень красиво, это новое познание мира, жизни, себя.
Условия были жесткие, но ты ни минуты не сожалеешь о том, что находишься в этих условиях, ведь то, что ты видишь вокруг, то, в чем ты участвуешь – это невероятно.
Во время этой экспедиции работала команда из BBC, они снимали фильм про белых медведей и в этом фильме они сняли меня, единственного человека. Все, и американцы, и канадцы, двухметрового роста ученые – они были правильно одеты. У них были специальные костюмы, специальные ботинки, специальные шапки.
А у нас в 91 году вообще ничего не было, и меня одевали всем миром.
Я была в белой песцовой шапке, китайском пуховике, луноходах каких-то страшных и с красными варежками на резинке. BBC это очень привлекло, и они попросили разрешение снять меня. Этот фильм увидел весь мир. Мне потом звонили знакомые отовсюду, говорили, что видели меня с медвежонком в этих самых варежках и песцовой шапке. Есть фотография, кстати, единственная фотография того времени.
«В 90-е годы к нам начали приходить международные организации»
Экология, охрана природы – все это было интересно для международных организаций и правительств разных стран. В 90-е годы, когда началась перестройка, финансирование в национальных парках и заповедниках практически закончилось. И правительства Швейцарии, Германии, Австрии, Англии – включились, чтобы наша природа была сохранена. Они давали гранты, благотворительные пожертвования, чтобы оплачивать деятельность сотрудников заповедника и дать шанс выжить. Английский язык открыл мне дорогу в эти международные организации. Они искали контакты, как правильно сюда зайти, как правильно найти людей, и я оказалась в центре внимания, так как уже участвовала в международных конференциях. У меня было много вариантов: пойти работать в ЮНИСЕФ (детский фонд ООН) и ряд других организаций. Но, конечно, я выбрала природу.
Прежде чем я пришла в WWF, была еще одна международная организация, IUCN – Международный союз охраны природы. Это как ООН, но в области природы. Туда входят государства, международные организации и даже физические лица. Это такая мощная, в большей степени ориентированная на государственные программы, международная организация. Они провели здесь конкурс и в результате этого конкурса странным образом выбрали меня. И я стала организовывать представительство организации IUCN здесь в Москве, что тоже было непросто. Тем не менее, я провела несколько интересных проектов, но постепенно мне стало там немного скучно. Поскольку IUCN связана тесно с государством, приходилось выполнять очень много бумажной работы, а это не моя сильная сторона. Моя природа не очень любит документооборот.
В это время как раз появился WWF, меня пригласили создавать эту организацию в России. И собственно с 1994 года я начала работать WWF, нас было 3 человека, которые его здесь организовали.
— Чем вы занимались в WWF?
Первое большое мероприятие, которое мы делали – это приезд принца Филиппа, мужа английской королевы Елизаветы II, потому что он был президентом WWF в Великобритании. Он приехал на открытие нашего тогда еще представительства, и мы с ним должны были после пресс-конференции ехать в Арктику. Мне посчастливилось держать за ручку принца Филиппа, потому что меня просили его курировать. В какой-то момент он мне говорит: «Что вы все время возле меня ходите», я отвечаю: «Ну вдруг вам что понадобится, я всегда рядом с вами». Мы с ним летели на его самолете, он даже поил нас кофе. Это тоже был прекрасный огромный этап жизни. Невероятные проекты по сохранению тигра, и проекты, связанные с все теми же заповедниками и национальными парками, и проекты по глобальному изменению климата. Я там работала с 1994 по 2005 год.
Было сложно. Ты приходил: «Дайте деньги на тигра», а тебе говорили: «Какие деньги на тигра в 90-е годы, нам самим есть нечего».
WWF — это организация, которая очень внимательно относится к квалификации своих сотрудников и проводит очень много мастер-классов, обучающих курсов. Я проходила курсы и в Англии, и в Швейцарии, и в Штатах с участием представителей WWF всех стран. Это было для меня, человека, который большую часть своей жизни прожил в Советском Союзе, очень интересно. Обучение на таком уровне давало очень многое. Среди тем были навыки PR, маркетинга, коммуникаций, фандрайзинга. Все потому что это одна из главных задач нашей работы – привлечение средств.
Мне очень повезло на этом этапе, жизнь давала очень много возможностей. И, главное, была внутренняя сила, желание и энергия все эти возможности использовать на благо развития охраны природы в нашей стране.
— Почему вы решили уйти из экологии?
Происходит определенное насыщение и понимание того, что ты начинаешь ходить по кругу, много всего сделал, и хочется двигаться дальше.
Так оцениваешь и думаешь – можешь ты еще сделать что-то большое и светлое, и внутренне приходит мысль – можешь.
Когда приходит эта мысль, ты начинаешь в пространство ее запускать и пространство на твой запрос отвечает. Так и произошло: ко мне обратились представители “Альфа-Банка”, которые в тот момент задумали фонд, связанный со спасением тяжелобольных детей, и пригласили в этот фонд. Тогда еще это была программа «Линия жизни» от CAF, Charities Aid Foundation (британский фонд благотворительной помощи). Целью этой программы долгое время была поддержка высоких технологий в области кардиологии, ради этого программа и создавалась.
Фактически идея создания этой программы принадлежит бизнесмену Михаилу Фридману. Он был в больнице со своим другом и разговаривал с врачом. Врач ему показал на детей и сказал: «Будет кардиологическая помощь – ребенок будет жить, не будет – …» и развел руками. Так, по его инициативе была создана программа «Линия жизни» и была определена изначальная тема – кардиология.
— В чем заключалась кардиологическая программа?
Трудно в это поверить, но в 2005 всем детям и взрослым делали операции только на открытом сердце. У нас вообще не было эндоваскулярных операций, с доступом через сосуды. У нас не было врачей-кардиологов, которые были бы сертифицированы как эндоваскулярные кардиохирурги, а раз не было врачей, то и операции не делали. Не было необходимых медицинских изделий, которые через сосуды проводятся в сердце, поэтому операции делали с разрезанием и открытием сердца. Такие операции длились 4 часа и более, сердце останавливают и потом очень долго реабилитируют человека. А эндоваскулярные операции, там, где они показаны, идут 30-40 минут. Буквально на следующий день ребенок, да и взрослый тоже, может двигаться, а через какое-то время бегать, прыгать. Мы давали возможность врачам-кардиологам пройти обучение и получить сертификат эндоваскулярных кардиохирургов, и многие оставались именно в этой специальности. Обучение проходило на базе НМИЦ им. ак.Е.Н. Мешалкина в Новосибирске.
Мы стали создавать сеть возможностей. Появляется врач, эндоваскулярный кардиохирург, он начинает проводить операции, а мы помогаем покупать необходимые медицинские изделия. В 2007 году к нам подключилось государство, и в 2016 году мы закрыли программу, потому что государство могло справляться с эндоваскулярными операциями уже без нас.
— Какие программы фонд развивает сейчас?
Мы развивались и в 2008 году вышли из состава Charities Aid Foundation и стали самостоятельным благотворительным фондом спасения тяжелобольных детей «Линия жизни». Мы начинали в составе 2-3 человек, а сейчас в нашей команде уже 18 человек. Мы находимся в топе благотворительных фондов и занимаемся уже не только адресной помощью. Мы понимаем, что в чистом виде адресная помощь – это прекрасно, но недостаточно.
Сейчас у нас серьезное направление с поддержкой больниц по покупке самого новейшего – не могу придумать другой эпитет – космического оборудования.
Это медицинское оборудование космическое со всех точек зрения: своего функционала, дизайна, эстетики. Это невероятные объекты, арт-объекты промышленного дизайна.
Мы купили высокотехнологичный нейрохирургический операционный микроскоп для Казанской Детской республиканской клинической больницы. Он позволяет врачам хирургам, кардиохирургам и неврологам делать операции на спинном и головном мозге гораздо более эффективно, быстро и качественно. Плюс, это возможность врачу работать на совершенно другом уровне, что значительно повышает его возможности.
Сейчас мы купили в отделение хирургии № 1 опухолей головы и шеи НМИЦ онкологии им. Н. Н. Блохина нейрохирургическую навигационную систему, которая позволяет хирургам делать операции, связанные с челюстно-лицевой онкологией. Чтобы было понимание, стоимость этого высокотехнологичного медицинского оборудования 35 миллионов. Раньше это была очень травматичная операция, потому что пациенту разрезали и уродовали лицо, иногда оставляя глубоким инвалидом. А этот прибор благодаря эндоскопическому доступу вводится через небольшие разрезы и следов почти не остается, лицо не травмируется никак – это и скорость, и эффективность, и нетравматичность. Фактически навигационная система вычисляет наименее травмирующий путь к опухоли, расположенной в самых глубинных уголках головного мозга или у основания черепа, смотрит, как добраться до нее с минимальными рисками. Проведено уже 27 операций сложной локализации. До конца года в институте планируют довести эту цифру до 50 маленьких пациентов.
Недавно я вернулась из Питера. Мы софинансировали покупку МРТ аппарата Philips Ingenia Elition 3.0T. Пока это единственный в нашей стране аппарат такого уровня. Была презентация этого аппарата, у него есть возможность настолько глубинного погружения в нашу голову, в наш мозг, возможность видеть мельчайшие нарушения, которые не дают все остальные МРТ аппараты. Конечно, специалисты проводят занятия с врачами, хирургами, потому что, чтобы пользоваться всеми возможностями новейшей техники, надо очень пристально все это изучить.
Мы получаем отчеты — сейчас прошли обследования уже 439 детей Ты помогаешь больницам, а через больницы соответственно и детям. Здесь нет адресной помощи, но через эти прекрасные аппараты проходит большое количество детей, и мы помогаем уже не одному ребенку, а многим.
В чистом виде адресная помощь – это прекрасно, но недостаточно
Сейчас мы работаем над тем, как менять сознание людей. Люди должны понять, что нужно помогать не только конкретно Маше или Саше, но и фондам, больницам, участвовать в покупке медицинского оборудования. Многие говорят: «Вот оборудование должно покупать государство», и правильно говорят и государство покупает. Но насколько быстро развивается наука, настолько быстро это оборудование устаревает, что купленное МРТ или какой-то другой серьезный медицинский прибор через 3-4 года уже очень устаревает и не может решать проблемы на том уровне, на каком работает весь мир.
А ведь очень хочется, чтобы наши врачи работали на том же уровне, на котором работают врачи в международном сообществе. Поэтому мы сейчас придумываем разные проекты, чтобы показать людям, что покупка медицинского оборудования – это все равно дети, это все те же Маши, Саши. Очень большое количество детей проходит через эти приборы.
Все привыкли смотреть на несчастных детей, чтобы эти дети вызывали жалость и провоцировали на благотворительность.
Моя позиция – я категорически против изображения детей в таких образах: ручки сложены, ножки, глазки. Я считаю, что жалость – это плохое качество. Нужно уметь сострадать.
Для меня слово жалость от слова “жало”, ослабление человека, когда человека жалеют. Если жалеть, человек расслабляется, силы теряет. Я считаю, что нужно давать силы. А дает силы энергия жизни.
Закон 5 П: помогать — правильно, просто, приятно, полезно
Так как мы начинали как кардиологический проект, мы старались наши программы связывать с движением и активностью. У нас был свой забег «5275». 5 километров 275 метров – это 1/8 часть марафона.
Я была в Лондоне и случайно попала в тот день, когда у них проходит марафон. Это просто невероятно потрясающее событие, которое очень сильное произвело на меня впечатление. Я вернулась и говорю: «Так, будем делать забег». Сейчас-то все бегают, а тогда еще — никто, мы были первыми. И поскольку я на себя прикинула, то поняла, что весь марафон я не пробегу, а вот 5 километров смогу. Поэтому мы назвали забег «5275» если пробежать эту дистанцию 8 раз, то получится марафон. С 2011 года мы марафон пробежали с нашими постоянными участниками и закрыли пока свой забег.
Уже второй год фонд “Линия жизни” благотворительный партнер Большого Московского Марафона. Он был недавно в сентябре.
Стараемся, чтобы людям было приятно, было полезно, и чтобы при этом мы все вместе спасали детей.
На новый год у нас всегда проходят благотворительные катания на коньках. Тоже прекрасный проект. Приходят известные люди, мы устраивали программу на ГУМ-катке на Красной площади года четыре года подряд, в саду Эрмитаж делали, потом на ВДНХ.
— Есть мнение, что в нашей стране благотворительные фонды делают больше, чем государство. Согласны ли вы с этим?
Благотворительные фонды делают многое, но все, что касается высоких технологий – государство выделяет на это огромные деньги.
Благотворительные фонды являются силой, которая заполняет вакуумы в здравоохранительной системе.
Например, трансплантация костного мозга: государство полностью квотами закрывает потребность. Но бывают ситуации, когда в конце года заканчиваются деньги, и обращаются к благотворительным фондам, мы включаемся и закрываем эту тему. Обычно такое происходит в конце года или в начале года в силу особенностей бюджетного финансирования государственных учреждений.
Или, например, искусственная вентиляция легких. Со стороны государства к нам поступило обращение, и мы сделали совместный проект с Министерством здравоохранения. Мы начали программу вывода детей, которые лежат в больнице на аппаратах ИВЛ домой. Это была совместная и очень интересная работа с больницами, мы начали покупать аппараты ИВЛ, начали работать с родителями, которых обучали обращению с аппаратами ИВЛ. Обязательно должны быть службы экстренной паллиативной помощи рядом. То есть мы создали целый протокол взаимодействия и документооборот о том, что надо делать в таких ситуациях. Ребенка переводят из больницы домой, если у родителей есть согласие и возможности дома – и это уже совершенно другой уровень жизни. Есть, например, аппараты, с которыми можно пойти гулять и так далее. Это в значительной степени повышает качество жизни. Мы начинали пилотно: сначала 5 регионов, потом 17 регионов, а потом государство все взяло на себя и никаких запросов на эти аппараты ИВЛ больше не было.
«Всюду, где появляются деньги, к сожалению, появляются и те, кто хочет эти деньги отнять»
Деньги – отдельный вопрос. Есть деньги – происходит движуха. Нет денег – и движуха затихает. Деньги являются важным элементом нашей работы, но они могут двигать людей как в хорошую сторону, так и в плохую.
В сфере благотворительности очень важна этика, кодексы, потому что в нашем секторе есть очень много неприятных моментов. Всюду, где появляются деньги, к сожалению, появляются и те, кто хочет эти деньги отнять. У нас были моменты, когда, например, делали кальку с нашего сайта, брали детей, которых уже сто лет тому назад спасли, и на них собирали деньги. Поскольку сейчас уже большое количество людей в социальных сетях – нас вовремя предупреждают. Таких историй много, не хочется на них сосредотачиваться, но тем не менее, они есть. Главное, мы очень бдительны, все всегда со всех сторон проверяем и стараемся быть максимально транспарентными.
— Вас спонсирует “Альфа-Банк”, это как-то помогает в работе?
У нас счастливая история, так как у нас есть наши партнеры в лице “Альфа-Банка”, в частности, акционеры “Альфа-Групп”, которые нам предоставляют деньги, бюджет на развитие.
То есть все деньги, которые мы собираем, идут на наших детей, все 100%.
По закону о благотворительности фонд может брать до 20% на свое развитие. А нам повезло, нам не надо брать никакие 20%. У нас есть деньги, которые нам дают, чтобы платить зарплату, арендовать помещение, развивать проекты и привлекать гораздо большие деньги. Но и спрос с нас огромный.
У нас серьезные KPI (ключевые показатели эффективности). Мало того, что мы проходим обычный аудит, который положен в соответствии с законом о благотворительности, у нас есть еще аудит со стороны “Альфа-Банка”, который проводит очень жесткую, серьезную проверку нашей деятельности. Поэтому мы с одной стороны находимся в привилегированном положении, а с другой – несем ответственность за свою привилегию.
Мы работаем по бизнес-схеме, у нас электронный документооборот, особенно сейчас, когда часть людей на удаленке. Более того, у нас очень серьезная база данных, связанная с медициной. 11 485 детей, которым мы помогли. За одну секунду, если я прошу найти мне такого-то ребенка 2005 года, его со всеми показателями и документами можно увидеть в нашей базе. Мы стараемся работать на самом современном уровне.
— Я читала, что вы считаете важным привлекать в благотворительность не только отдельных людей, но и коммерческие компании. Как вы строите с ними план взаимодействия, по какой схеме сотрудничаете?
Надо сказать, что у нас очень активно идет работа с корпоративным сектором. Еще работая в WWF, я приняла для себя интересные форматы, например, клубную систему. У нас есть клуб, который называется корпоративный клуб «Плюс одна жизнь». Больше 90 компаний стали членами этого клуба. Смысл такой: компания дает деньги и спасает хотя бы одного ребенка, а дальше уже с этой компанией мы придумываем проекты ближе к ее бизнесу. У нас есть ритейл, есть банки. С каждой из этих компаний, где может быть конфликт интересов, мы придумываем абсолютно разные уникальные проекты, из-за чего конфликт интересов пропадает. Мы делаем проекты с подходом win-win.
Мы не подходим и не говорим: «Дайте нам денег». Мы говорим: «Вот у нас такая идея есть прекрасная, в результате реализации этой идеи вы получите это, это и это, а мы получим от вас деньги на спасение больных детей». И это хорошо работает, потому что бизнес видит свой интерес, а мы видим свой.
Особенно перспективны здесь проекты, которые связаны с социально ориентированным маркетингом. Что такое социально ориентированный маркетинг? Это когда продается продукт или товар, в котором есть кобрендинговая история. Вот есть сеть гипермаркетов “Лента”, есть какой-то продукт и есть наш логотип «Линия жизни». Этот продукт позиционируется как товар, который спасает в нашем случае детей, а в случае WWF – природу. И часть средств с продажи этих товаров поступает нам. Такие проекты хороши тем, что они довольно долго готовятся, зато тогда они запускаются, ты уже получаешь деньги. Наверное, больше 40 продуктов, с которыми у нас есть кобрендинг, и это очень перспективно. Поэтому и говорят, что социально ориентированный маркетинг – это фандрайзинг будущего. Так происходит во всем мире. Социально ориентированный маркетинг – это фандрайзинг будущего.
К тому же, мы работаем с major donors (крупными донорами), людьми, которые дают больше денег. У нас есть хранители ребенка: в зависимости от той суммы, которую человек дает, он получает статус либо серебряного, либо золотого хранителя. Сейчас у нас есть категория “друзья фонда”, и мы делаем специальные мероприятия, на которые приглашаем наших друзей.
— Почему люди приходят в благотворительность и какие пути выбирают?
Сейчас очень модное направление — это интеллектуальная благотворительность.
Если человек хочет заниматься благотворительностью, но не хочет давать деньги или нет такой возможности – у него есть умения и навыки.
Он может, например, прийти и сказать: «Я готов вам помогать как маркетолог, пиарщик или айти-специалист». Многие сейчас двигаются в таком направлении, потому что у фондов маленькие бюджеты и маленькие команды, а задачи очень серьезные. Им нужны волонтеры, которые обладают полезными навыками.
У нас в фонде тоже разные люди, пришедшие из разных сфер. Многие работали в бизнесе, и на определенном этапе пришло понимание, что это не то. Наша коллега работала у Юдашкина, она пришла и говорит: «Возьмите». Я ее спрашиваю: «А что такое? Все же прекрасно у Юдашкина», а она отвечает: «Я вообще не понимаю, почему я должна продавать платья за 500 тысяч, почему, зачем я должна это делать?».
У людей возникает ощущение, что их работа не имеет смысла, или смысл в ней недостаточный. А люди хотя заниматься чем-то, что имеет смысл, и приходят в фонды, создают свои фонды, приходят волонтерами. Волонтерство — это промежуточный этап, люди хотят посмотреть, как все происходит, а потом уже решают продолжать или заканчивать благотворительную работу.
— Что самое сложное в благотворительности?
Я это уже внутренне преодолела, но сложно то, что ты все время приходишь и что-то просишь. Многие говорят, особенно в начале: «Ой, тяжело просить». Нужно это внутри себя переработать. Ты приходишь к человеку, в компанию, и не просишь, а даешь человеку или компании возможность быть современной, продвинутой, эмпатичной.
Нужна внутренняя работа над собой: ты ничего не просишь, ты приходишь и даешь шанс кому-то стать лучше.
— Российская благотворительность отличается от зарубежной?
Страна-учитель в сфере благотворительности – это Великобритания, потому что у них традиции благотворительности существуют присутствуют с очень давних времен. Там благотворительность присутствует с детского сада, и она усложняется по мере роста ребенка. Детям все объясняют: ты делаешь поделки, они на пасхальном или новогоднем базаре продаются, а деньги идут на благотворительность. Дети знают об этом с детского сада, потому что в благотворительности участвуют и их родители.
Есть понятие рекуррентных платежей. Ты в банке даешь указание, и какая-то комфортная сумма каждый месяц с твоей зарплаты перечисляется на какой-то благотворительный проект, который тебе близок: животные, дети, природа. Такие рекуррентные платежи достаточно активно используются за рубежом и постепенно у нас в стране.
У нас, к сожалению, пока мы не можем создать привычку у людей заниматься благотворительностью не просто как «ох-ах», а как некую систему.
А дальше практика показывает, что три года человек поддерживает одну организацию, затем ему надоедает, и он поддерживает другую организацию.
— Как пандемия коронавируса повлияла на работу фонда?
Во-первых, мы еще в начале пандемии 7 миллионов рублей передали Национальному медицинскому исследовательскому Центру Здоровья Детей, крупнейшей федеральной клинике, потому что у них не было в достаточном количестве средств защиты в новом отделении для детей,которые заболели коронавирусом.
Как раз именно на карантине мы удаленно праздновали сотого ребенка по проекту протонной терапии, которого мы обеспечивали очень дорогостоящим лечением. Более 2,5 миллионов обычно идет на каждого ребенка, который проходит протонную терапию. Сейчас государство уже самостоятельно с этим работает и выделило соответствующий объем финансирования на протонную терапию.
Во время карантина люди сидели дома, больше смотрели телевизор, и мы получили гораздо больше денег от телесюжетов.
У нас 65% – это деньги физических лиц, и есть индикатор. Допустим, канал НТВ, он показывает сюжет – это обычно 1,5-2 миллиона рублей, а во время карантина сумма достигала 6 миллионов. Мы были в шоке!
А сейчас все вышли с карантина, снова сюжет на НТВ и опять те самые 2 миллиона. Мы всегда старались придумывать активные проекты, где бегаем, прыгаем, скандинавской ходьбой занимаемся, катаемся на коньках. Или делали массовые акции «Чья-то жизнь уже не мелочь», «Добрые руки людей планеты Земля» и так далее. Люди, участвующие в этих проектах, думают о детях и передают им эту живую энергию жизни – я считаю, что это самое главное.
На карантине наши многочисленные офлайн мероприятия пришлось закрыть или перенести, тут никуда не денешься. Да и сейчас опасно: ты можешь планировать, но в любой момент проект могут запретить. Весной мы всех сотрудников перевели на удаленку и у нас ни на секунду не прекращался рабочий процесс. Поэтому уже опыт есть, конечно, мы будем продолжать работу даже в таком режиме.
