«Типичная Москва» публикует историю человека, воссозданную по его письмам с фронта, датированным 1943-1944 годами. Это все, что осталось от отправителя — Евгения Шаронова, прошедшего военную подготовку вдали от дома, сражавшегося в рядах Советской Армии и погибшего от руки фашистских захватчиков.
Есть своя жуткая ирония у отгремевшей эпохи: мы слышали столько о Великой Отечественной войне, что за страшным названием уже не различаем ни лиц, ни имен, ни голосов людей, которые жили и боролись в это время. Так и Шаронов — один из великого множества почти безымянных героев, маленькая деталь в огромной военной кампании. Если бы не письма, написанные тогда еще живой рукой и наполненные живыми чувствами, для нас он стал бы лишь звуком, мимолетной мыслью, которая не задержится в памяти. А для кого-то он — прадед, дед, отец; когда-то был еще братом, сыном, товарищем… Шаронов и такие же, как он, солдаты — гордая память, которая должна храниться в сердце, на самом деле, каждого русского человека. Все, что мы можем сейчас — это лишь заглянуть в один короткий период жизни нашего защитника, которого мы никогда не видели и не знали, вспомнить других и почтить память наших собственных предков.
Из сохранившихся писем мы узнаем, что Шаронов был младшим сержантом Красной Армии, командиром боевой машины (танка). Подготовку он проходил в Дзержинске, родителям писал в Кострому, в боевых действиях участвовал под Варшавой. Но не это главное; главное — это короткие бытоописания, впечатления Шаронова от службы, эмоции, с которыми он обращается к своим адресатам. Послания от первого до последнего почти одинаково начинаются:
Здравствуйте, дорогие папа, мама, Маня, Нина, Томочка и Галинка! Шлю вам свой горячий привет», — и одинаково заканчиваются: «Остаюсь жив-здоров, ваш сын Женя.
Переписка с близкими для молодого солдата — это все. Его язык простой, Шаронова трудно назвать грамотным, но он старается, как может, показывая свою тоску по дому:
Я очень, очень об вас соскучился и не знаю, как вам описать: с удовольствием сейчас посмотрел бы на вас в щелочку, наверно, сидите с мамой, ты ей читаешь мое письмо, а она с улыбочкой и со слезами на глазах слушает.Папа, сегодня идем в баню, ты представь: как дома я не любил баню, а здесь для меня это все. Приду, налью себе тазик, забьюсь в уголок и все время вспоминаю о тебе.Начну стирать носовички или воротнички или пришивать — в глазах мама, и ни одной минуты нет такой, чтобы я вас не вспоминал.Томусю и Галюсю вспоминаю каждые пять минут… Как-то раз иду из класса, смотрю: идет дет-сад, и я так думал, что тут Томка и Галка, что стоял и смотрел до тех пор, пока они не скрылись за угол, и я, опустив голову, поплелся дальше.
Своих родных он чаще всего представляет улыбающимися и счастливыми, просит писать их чаще. Однажды, чтобы показать, что для него значат эти письма, Шаронов даже рисует сурового бойца, который улыбается и расцветает, получив хоть небольшую весточку.
А ждать — трудно. Почта в это время работает с перебоями, сам Шаронов в своих письмах пересчитывает полученные из дома ответы. Порой быстрее выходит, если родители сами приезжают навестить детей. Только к Шаронову никто не приезжает: нет возможности. Из Костромы до Дзержинска путь неблизкий, да и условия не позволяют ни его старикам, ни сестре навестить солдата. От этого ему нелегко:
Из Костромы из пятидесяти человек уже приезжало матерей двадцать восемь, все ребята такие веселые, сытые, что очень завидно, думаешь сам про себя; даже начинаю на них сердиться: ладно, мол, и на нашей улице будет праздник.
И хотя в следующем же письме Шаронов извиняется перед отцом за то, что просил приехать, ясно, что любая встреча с родителями в армии на вес золота. Без этих встреч жить голодно и холодно. О солдатском быте в письмах рассказывается так: кормят плохо («две ложки супу и две ложки овсяной каши с 200 г хлеба» в день), свободного времени очень мало («два часа в день»), негде писать и читать письма («один маленький столик на пятьдесят человек»), одежду приходится занашивать до дыр и беречь («сапоги очень пропускают воду, и ноги всегда сырые, я хочу их сменить на ботинки»). Но — деньги. «Денег очень не хватает». Родители время от времени высылают Шаронову по двести пятьдесят рублей, из которых сто восемьдесят уходят на буханку хлеба.
Зато в армии Шаронов ощущает себя другим человеком: более сознательным, серьезным, ответственным. «Я теперь не такой, как был, я это чувствую сам», — пишет он. А рассказывая о своих оценках на учениях, среди которых, по его словам, нет ни одной посредственной или плохой, подчеркивает: «Не думайте, что хвастаю, как раньше. Нет». На протяжении всей службы Шаронова сопровождает уверенность в себе и в лучшем будущем. «Вот кончится война, и дай бох, чтобы мы вернулись все живы-здоровы и невредимы, — тогда, вы надейтесь, мы заживем неплохо». Ключевым для него является обещание отцу:
Даю свое красноармейское слово, что в Новом году учиться буду еще лучше и умело овладею своим оружием, чтобы на фронт ехать не на мясо, а быть полезным человеком для Родины и быть достойным носить звание участника Отечественной войны.
Так Шаронов проводит зиму.
В марте он отвечает на письмо сестры Мани. Отец Шаронова тяжело болен и решился на операцию. «Маничка, сегодня получил твое письмо. Спасибо большое. Но письмом я очень недоволен, так как расстроился. Что будет с папой — не знаю…» Мать тоже больна, все хозяйство фактически остается на сестре. Когда Шаронову больно, он не жалеет слов и чувств, чтобы описать свои переживания.Насчет дяди Феди, у меня читавши выступили слезы, и стало так горько. Что как будто бы камень какой встал в горле, дышать было очень больно…
Тот дядя Федя не погиб, нет. Вернулся — на костылях, не принятый дома. «Может быть, и со мной будет то же самое, что приду домой я на костылях, ни матери, ни отца не будет, и вы мне скажете, мол, иди куда хочешь, у нас своя семья, и тебя еще тут принесло…» Боится солдат, что некуда будет возвращаться.
А потом долгие месяцы вестей нет. Неизвестно, затерялись ли они или их вовсе не было: в апреле Шаронов уходит на фронт, где его ждет трудное и горькое дело. В октябре от него приходит новое письмо. Нет в нем того утешения, что раньше; записка крохотная, но рассказать солдат хотел много. Бумажку тогда складывали треугольником — листок маленький, даже на лицевой стороне текст едва умещается, чуть не заходя на адрес. Там написано:
Сегодня был в бою, потерял своего самого хорошего товарища Казакова, вы его мать должны знать — это та, с которой вы хотели мне что-то послать, когда я был в Дзержинске. Дело было так: утром противник пошел в наступление, и нам пришлось отойти. Во время этого действия его [Казакова] машину подбили, и он бежал за нашей машиной и цеплялся за дверку, и тут его подстрелили немецкие автоматчики. Не знаю, как мы остались целы, сейчас вот сидим в землянке и никуда не выходим, а кругом рвутся снаряды. Вот как может быть: сегодня за завтраком сидели вместе, а за обедом пришлось одному. И вообще очень много погибло моих товарищей… Наконец-то и мне пришлось испытать, что такое бой; я даже не знаю, как выразиться. Хоть вы мне почаще пишите, хоть это — и то будет немного успокаивать…» Но даже в этом письме остаются заветные слова: «Пока жив-здоров». Дата — 4 октября 1944.
Прошло всего две недели с того момента, как Шаронов отправил родителям свои последние слова. Его сестра продолжала писать еще в ноябре, но получила лишь новость о смерти. Такая судьба ждала многих в то время. Вот молодой солдат скучает по семье. Вот он потерял товарища, но сам как будто бы и не может умереть — он жив-здоров, он чувствует, тоскует, просит писать! А вот — извещение о гибели.
Шаронов исполнил свою мечту, послужил Родине. «Он быстро навел свое оружие в цель, подбил один танк противника и уничтожил несколько гитлеровцев. Но вражеский снаряд попал в машину Шаронова — и перестало биться сердце нашего боевого товарища, за которого мы мстим и отомстим проклятому врагу», — сказали о нем в письме из военной части, приложенном к извещению о смерти. Отомстили. Война была выиграна.
И хотя Шаронов не смог вернуться домой, сейчас, читая эти письма, чувствуется одно, — и верится: то же испытывают потомки его и любой другой человек, который решился взглянуть на далекий солдатский мир, — он жив-здоров, сын, брат, товарищ, совершенно незнакомый младший сержант… Женя.
