А была ли Чайка?
Новая «Чайка», обосновавшись на сцене театра Луны всего на 20 спектаклей, совсем скоро вспорхнет и улетит по другим городам и странам. А между тем московский зритель уже вполне успел оценить новаторство как и для драматического театра, так и для мира мюзикла – произведение А.П. Чехова впервые стало музыкально спектаклем. Тенденция перекладывать русскую классику в новый и, в целом, ещё не освоенный на отечественной почве жанр мюзикла в последние годы прослеживается все ярче и ярче – герои Пушкина, Булгакова, Толстого и даже Достоевского переносят свои переживания на музыку и с успехом повествуют о них зрителю в красивых ариях. Но возможно ли заставить петь героев Чехова? Ответ на этот вопрос попытался дать корейский режиссер Те Сик Кан, представив на одной из московских сцен мюзикл «Чайка». Несмотря на довольно распространенное мнение, что мюзикл является жанром, подходящим более для нетривиальных, пусть и драматичных, доступных любому зрителю историй, спектакль получился насыщенным, мощным и далеко не таким простым.
В первую очередь хочется отметить максимально бережное отношение к первоисточнику: чеховский текст практически дословно звучит с первой секунды спектакля, герои проживают жизни в соответствии с заветами великого классика, и даже арии в большинстве своём представляют хорошую и поэтичную контаминацию из строчек пьесы. Стоит добавить, что музыкальные номера весьма органично вплетены в общую линию повествования. Ария каждого героя (собственный сольный номер есть у всех (!) персонажей) выполняет очень важную функцию в спектакле, обнажая скрытый нерв, доведённую до максимума болевую точку персонажа, акцентируя на ней внимание зрителя. И если для Треплева это выражается в виде наполненных психологических арий, то для характеристики Шамраева хватает знаменитого «Браво, Сильва!». Создатели мюзикла пообещали, что каждый из героев будет представлен отдельным музыкальным стилем, начиная с классики и заканчивая роком, но, к сожалению, данное решение не выполняется последовательно практически ни для одного героя, за исключением, пожалуй, Маши, для образа которой были весьма точно подобраны тягучие блюзовые композиции. Однако, безусловно, спектакль это никак не портит: приятно слышать прекрасные голоса солистов как и в лиричной арии, так и в роковой балладе.
Настоящим сокровищем данной постановки является актерский состав. Чеховский антагонизм 4 главных героев предстал на сцене в ярких красках. Звездный бэкгранунд Анастасии Стоцкой, воплотившей на сцене известную актрису Аркадину, и Ивана Ожогина, представшего в образе популярного «беллетриста» Тригорина, однозначно идёт только на пользу постановке, привнося определенную долю юмора.
В целом Аркадина, значительно более юная, нежели ее книжный прототип, получилась очень яркая, более лёгкая и уверенная в себе. Даже в самые драматические моменты, когда Чеховская героиня превращалась из актрисы в «обычную женщину», эта Аркадина не изменяет себе, продолжая играть роль, за которой, однако, все же скрывается нечто потайное, глубокое и болящее. Герой Ивана Ожогина также вносит в постановку легкость и ироничность, что видеть особенно приятно и необычно, учитывая преобладание достаточно насыщенных и «мощных» образов в послужном списке артиста (главные роли в таких постановках, как «Бал вампиров» , «Призрак оперы», «Джекилл и Хайд» и др. – прим. ред.). Его Тригорин получился живым и настоящим, ведомым женщинами и искусством и отказывающимся проявлять силу для чего-либо, ибо все бессмысленно и прожито. Все, кроме любви к Нине, но даже эта «любовь юная, прелестная, поэтическая» не способна сподвигнуть его выйти из зоны комфорта, и вскоре он и о ней скажет безразличным голосом «Не помню…», как забыл он и о чучеле убитой чайки. Роль Нины Заречной исполнила Вероника Лысакова. Искреннейшая игра и пронзительный голос создали на сцене неповторимый образ общемировой музы, вселенской души, восторженной, нежной и чистой.
Во втором акте, когда Чайка становится Актрисой, манера речи меняется – громкие слова, отрывистые фразы, голос надрывный, но тягучий, с придыханием – все то, что характеризует Аркадину, прокрадывается и в образ Нины. И признание в любви гению, погубившему свою Чайку, превратившему чувство в очередной рассказ, талантливый, но хуже чем у Толстого или Тургенева, звучит как последний приговор и точка невозврата. Лишь на миг зритель видит ту, прежнюю Нину – во время последнего лирического дуэта-прощания, который, тем не менее, выбивается из столь напряжённой сцены и, несмотря на свои музыкальные достоинства, выглядит немного странно и необъяснимо. Особенно хотелось бы отметить Евгения Зайцева, сыгравшего в постановке роль Константина Треплева. На долю артиста выпала серьезная задача: именно Треплеву режиссер данной версии отдает ведущую роль, предоставляя возможность выразить все нечеховское, внесённое в спектакль современным индивидуальным прочтением. Первое, что видит зритель – Константина Гавриловича за пишущей машинкой, на заднем плане все герои пьесы, некий голос зачитывает чеховские строки, и луч света выделяет того героя, чья реплика звучит в данный момент.
Стоит заметить, что именно все эти выделенные строки передают «сердцевину» каждого героя, именно из них в большинстве своём будут рождены арии. Но почему их записывает Костя? То же будет происходить и во втором акте, когда все герои, находясь в состоянии какой-то сомнамбулы, остаются в «клетке»-декорации позади, а Треплев придумывает свой диалог с Ниной, который состоится буквально через несколько минут, когда он поставит точку в рукописи. Кто есть автор это пьесы, которую только что увидел зритель? Чехов? Или Треплев?… Постановка заканчивается монологом, представляющим собой несостоявшийся ранее «декадентский» спектакль. Только направлен он уже прямо к зрителю. Подобные приемы, свойственные в целом постмодернистскому театру, несомненно, выделяются на фоне достаточно традиционного, если не считать костюмов и декораций, Чехова. Создаётся некий двойной эффект, когда Треплев не только рассуждает о новой форме, новом театре, но и воплощает его принципы, в современных условиях, отличных от рубежа веков, и с современным пониманием (неспроста музыкальной линией персонажа стал именно рок – музыка бунтарей!). Легкий налет «артхаусности» отчасти помещает зрителя в положение «толпы», не понимающей гения, не слышащей его. Балансирование на грани трагического и комического, яркая экспрессивная подача могут вызвать смех и ощущение неловкости. Или же это будут большие мурашки и напряженная тишина в зале. Безусловно, Евгению Зайцеву удалось добиться второго. Помимо кульминационных драматических сцен, Треплев также прекрасен и в лирических любовных дуэтах, и в насыщенных рок-ариях, весьма точно передающих состояние героя «на грани». Одной из самых запоминающихся сцен спектакля становится та, где Костя приходит к матери и просит ее сменить повязку: Анастасии Стоцкой удалось достаточно тонко передать состояние, колеблющееся где-то между безразличием к своему сыну и пониманием, что родственные связи – прекрасная возможность попрактиковаться в актерской игре в амплуа любящей матери. Отчаяние, с которым Треплев выслушивает панегирик своему сопернику, несомненно, трогает, задевает за что-то живое внутри и вызывает бесконечное сочувствие.
Не менее интересными представлены в постановке второстепенные персонажи. Очень выразительным и целостным получился образ Маши в исполнении Ольги Ершовой, для героини которой черный – не знак протеста, но скорее смирение со своим местом в этой жизни. Более драматичное воплощение получили взаимоотношения пары Дорн-Полина Андреевна (Игорь Карташов и Анастасия Савицкая). И, несмотря на определенную долю юмора, связанную с этими персонажами, поистине чеховское ощущение безысходности сквозит в музыкальных номерах героев.
Каждый герой Чехова приговорен любить не того. Даже любовь к искусству остаётся во многом невзаимной. «Хор одиноких душ» лейтмотивом проходит сквозь всю постановку, которая, тем не менее, завершается «Гимном любви». Красивая по форме и содержанию, последняя композиция кажется немного чуждой, будто взятой из другого спектакля, из другого мира, вызывая диссонанс, особенно после столь сильного и напряжённого финала. Но, несмотря на такой жизнеутверждающий конец, в целом постановка оставляет своего зрителя в очень задумчивом состоянии – в том правильном и плодотворном «послевкусии», которое должна оставлять любая серьезная вещь.
Второй акт, намеренно вводящий зал в состояние транса, оканчивается оглушительным выстрелом. Последний монолог Треплева, в точности воспроизводящий его давнишнюю «декадентскую» пьесу, невольно наталкивает на мысль – А была ли Чайка?.. Что из этого всего реальность, а что – лишь новое произведение Константина Гавриловича, надиктовывающего строки всем своим героям под звуки метронома. Вдруг перед нами развернулся лишь полет фантазии одного творца, соединившего в себе героя Треплева, писателя Чехова и режиссера Те Сик Кана. Постановка, вероятно, не дает однозначного ответа. По крайней мере, не открывает свои секреты с первого раза. Является ли данное обстоятельство недостатком режиссуры или призывом к сотворчеству, попытке разбудить, заставить слушать – каждый зритель решит сам. Одно можно сказать точно: постановка заставляет о себе думать, она не отпускает просто так, вызывая навязчивое желание докопаться до сути, понять, услышать.
Так не в этом ли смысл?
Фото предоставлены пресс-службой Московского Театра Луны
