В престижном театре Москвы, на Малой Бронной, прошла премьера спектакля «Формалин» по пьесе писателя Анатолия Королева. Поставил его главный режиссер театра Сергей Голомазов. «Типичная Москва» встретилась с драматургом, который в эксклюзивном интервью рассказал о всех тайных смыслах необычного спектакля, и почему он, как писатель, не приемлет сценический мат.
Анатолий Васильевич, еще летом «Формалин» был поставлен в рамках Международной театральной школы СТД. Сильно ли он изменился к официальной премьере?
-Да сильно. Летняя работа была стартовой площадкой для премьеры в театре. Сергей Голомазов ставил ее как спонтанный этюд с актерами из России и Европы. Там было много иронии и смеха. Постановка же в театре исполнена трагизма, хотя смех здесь тоже прорывается. Для меня та летняя премьера как акварельный эскиз на пленере, где все залито солнцем, в театре на Малой Бронной спектакль насыщен электрическим блеском грозы. От его натиска у меня порой пробегал мороз по коже.
Пьеса, поставленная летом, создавалась специально для театральной школы СТД?
— Нет. Я написал ее в 2013 году для экспериментальной театральной лаборатории в арт-резиденции в Гуслицах. Есть такое чудесное место под Москвой. Там «Формалин» и прошел первую апробацию на публике. Пьесу заметили и, в результате невероятных шагов жребия, она, в конце концов, попала в руки Голомазова. На первой встрече он даже предложил мне самому сыграть на сцене главную фигуру пьесы, роль писателя. Но я не рискнул.
Трудно ли Вам, как писателю, было работать в новом жанре?
— Для меня эта ситуация вовсе не новость. Я ведь не только писатель, но еще и драматург. Мои первые опыты были еще в юности, но профессионального успеха я добился только лишь как радиодраматург. Мои радиопьесы переведены и поставлены в Таллинне, в Варшаве, в Братиславе и Кёльне. Да, в моем портфеле есть еще несколько пьес для сцены, но они радикальны и непривычны для русской театральной традиции, и потому до сих пор не поставлены. Пьеса «Формалин» мой дебют на московской сцене, за что я бесконечно благодарен театру на Малой Бронной. Одно дело — риск драматурга на странице, другое — решимость театра поставить беспощадную историю одной мести на собственной сцене, озарить безмолвную страницу лучами софитов, озвучить написанные слова и превратить мои буквы в живых людей.
Над чем интересней работать: над прозой, киносценарием или пьесой?
— Во всяком деле есть свой кайф, свой резон. Проза — это моя повседневная жизнь. Киносценарий — прогулка, приключение мысли, шарада, даже шалость ума, а вот пьеса — это всегда погружение в бездну или путешествие в ад в поисках истины, в духе Данте. Неизвестно — вернешься ли ты живым или останешься жить среди призраков. Роман – это открытия в мире, пьеса же – открытие в себе.
Как появился образ памяти «формалин»?
— Однажды в Италии я случайно попал на перформанс, а именно — внутрь аквариума, на стенки которого проецировалась съемка живых акул в Средиземном море. Было такое чувство, что твари вылетают из голубой бездны и лязгают челюстями прямо у твоего лица. Это был настоящий шок. Прошло несколько лет, и тот аквариум переместился в мою пьесу. Только теперь он был лишен прежней агрессии, потому что память обладает свойством затормозить время. Художник-постановщик спектакля Николай Симонов, на мой взгляд, нашел замечательный образ для формалина, это брусок тающего льда – в глубине сцены, — в который вмерзли переживания героев. На подмостках слиток памяти живет своей тревожной планидой.
Как и почему появились истории про собак?
— Хороший вопрос. В первом варианте пьесы этих историй не было, между тем, они явно напрашивались, потому что в центре драмы судьба человека и шкура его любимого убитого пса. «Я всего лишь хотел продлить чувство своей любви», говорит мой герой. Вот почему похищенный мальчик оказался в шкуре рыжего сеттера. Вот почему похищение стало игрой двух собак, ребенка, щенка и большого пса. Вчитываясь в пьесу, режиссер предложил исключительно емкую идею экзистенциального толка – подарить каждому герою истории по своей любимой собаке! Что ж, я с увлечением написал эти пять остановок памяти. Именно в этих моментах — слышу — в зале повисает мертвая тишина, а я сам – сам – сижу в темноте и глотаю слёзы. Сентиментализм внутри интеллектуальной драмы срабатывает самым внезапным образом; ум, как известно, предпочитает нападение, а эмоции, нападая, при этом еще и обнимают тебя. Зритель, становится беззащитен перед чувством сочувствия.
Анатолий Васильевич, у вас была собака?
— Нет, мы с мамой жили в большой нужде и тесноте, но мальчишкой я считал своей собакой деревенскую дворняжку Пальму в доме у дяди Коли на берегу уральской реки. «Пальма, ко мне», — командовал я. И она мчалась пулей к моей руке. Три из пяти собачьих историй случились лично со мной.
У героев есть прототипы? Откуда взялся столь скандальный сюжет о мальчике в шкуре собаки? Что вас вдохновляло?
— У половины героев есть прототипы, например, журналист. Я начинал как журналист на местном телевидении и как репортер в провинциальной газете, и хорошо знаю этот сорт людей. Или, например, психиатр. Когда я писал книгу «Человек-язык» о несчастном уродце, я тесно общался с психиатрами. Сюжет? Скажу прямо — косточка сюжета подлинный случай. Я узнал о нем по секрету из сферы людей уголовного розыска. Сам бы я никогда не рискнул взять и ради самолюбивой забавы выдумать наиновейший грех. А вело меня в этой истории чувство растерянности, я понял, что угодил в нравственную апорию, в ловушку, что я не могу сказать, что случай с моими героями — это точно зло. И зло абсолютное. Я медлил с выводом. Меня несло в водоворот проблемы так, как тащит лодку в пасть водопада, выпрыгнуть я уже не успел. Увы, чем хуже человеку, тем лучше писателю.
Как вы относитесь к мату в искусстве?
— К мату отношусь резко отрицательно! Тут я консервативен, в моей пьесе нет никакого мата, да и во время спектакля я не слышал ни одного матюга.
Довольны ли вы актерской игрой? Герои вышли такими, как вы задумали, или режиссер с актерами привнесли что-то свое?
— На мой взгляд, спектакль «Формалин» — это шедевр. Хотя в устах автора это, наверное, выглядит как реклама. Актеры играют современную драму идей, как античное ристалище вечного спора живых и мертвых. Кого бы я выделил? Я больше всего следил за молодым актером Дмитрием Сердюком, который играет роль писателя, то есть отчасти меня самого. Ему 24. Что ж, именно в этом возрасте 40 лет назад, я порвал с журналистикой ради того, чтобы стать писателем. И ему удалось передать эту вибрацию переправы из одной души в другую. Хороший антипод медиамагнат Руков, его отменно сыграл Иван Шабалтас. Это умное зло, тем хуже для всех нас, зло сделает верные выводы из осечки. Поразила Настасья Самбурская, в роли жены, она сумела довести до оперной кульминации противостояние Моды и Смерти. Но дирижировал слиянием тел и слов режиссер Сергей Голомазов. Мне, например, он показал секрет, как превратить – задумку — персонаж моей пьесы в Роль. Этому уроку нет цены.
«Типичная Москва» побывала на премьере спектакля и пообщалась со зрителями.
Денис
«На «Формалин» решила пойти моя жена, и я согласился с её выбором. Я киношник, поэтому ощущения от спектакля для меня необычные: совсем не те, что бывают после просмотра фильма. Никаких ожиданий не возлагал — я просто пошёл, сел на своё место и начал смотреть на действо. Пока я перевариваю увиденное, но мне точно понравилось».
Екатерина
«Много эмоций. Сразу очень сложно высказать впечатления. У каждого человека есть своя собачья история. Мне понравилось, как показана взаимосвязь питомца и хозяина. Каждый питомец — это член нашей семьи. Наши воспоминания, так или иначе, связаны с какими-то животными».
Анна
«Сначала спектакль трудно воспринимать, потому что постоянно меняется место действия, зато потом «втягиваешься», и это начинает нравиться. Мне понравились истории про собак — они очень искренние. И меня удивила и обрадовала живая гитарная музыка — это что-то от рок-оперы».
Автор: Gulnara Gareeva
